Фатерланд - Страница 95

Где-то в доме звякнуло стекло. Марш рванулся к двери, но мальчик его опередил – скатившись с кровати, схватил его за ноги, обвившись вокруг них.

– Пожалуйста, не уходи, папа, – умолял он, – пожалуйста…

Марш ухватился за ручку двери, не в состоянии сдвинуться с места. Словно завяз в трясине. «Я уже видел это во сне», – мелькнула мысль. Позади лопнуло стекло, осыпав их дождем осколков, – теперь комната наполнялась реальными людьми в военной форме с настоящим оружием. Марш внезапно оказался лежащим на спине, глядя вверх на пластмассовые самолетики, бешено раскачивающиеся и вертящиеся на концах невидимых нитей.

Он расслышал голос Пили:

– Все будет хорошо, папа. Они тебе помогут. Сделают тебя хорошим. Тогда тебе можно будет приехать и жить с нами. Они обещали…

3

Руки ладонями наружу плотно скованы за спиной наручниками. Двое эсэсовцев прижали Марша к стене с картой Восточного фронта. Прямо перед ним стоял Глобус. Слава Богу, Пили вытолкали из комнаты.

– Я ждал этого момента, как жених невесту, – сказал Глобус и изо всей силы двинул ему кулаком в живот. Марш согнулся и упал на колени, увлекая за собой карту с крошечными булавками. Казалось, он больше не сможет дышать. Глобус, схватил его за волосы и снова поднял на ноги. Тело сотрясалось позывами к рвоте и одновременно жаждало вдохнуть глоток кислорода. Гестаповец ударил ещё раз и он снова упал. Под конец, когда Марш, поджав колени, лежал на ковре, Глобус поставил сапог ему на голову, растирая подошвой ухо.

– Глядите, – сострил он, – стою ногой на дерьме.

И до Марша откуда-то издалека донеслось людское ржание.

– Где девка?

– Какая девка?

Глобус, не торопясь, растопырил перед лицом Марша похожие на обрубки пальцы, затем рука, описав дугу, приемом карате с силой ткнулась в почку.

Это было хуже всего того, что было до сих пор, – ослепительно белая вспышка боли, пронзившая его насквозь и снова бросившая на пол. Его рвало желчью. А ещё хуже было знать, что это всего лишь подножие долгого восхождения. Перед ним представали восходящие ступени пыток, словно ноты в музыкальной гамме – от глухих басовых ударов в живот, через средний регистр ударов по почкам, все дальше и дальше – до высоты, не улавливаемой человеческим ухом.

– Где девка?

– Какая… девка?..

Его разоружили, обыскали, потом то ли вытолкали, то ли выволокли из дома. На улице собралась небольшая толпа. Престарелые соседи Клары наблюдали, как Марша запихивали на заднее сиденье «БМВ». Он мельком увидел на улице четыре или пять легковых машин с мигалками, грузовик, солдат. К чему они готовились? К небольшому сражению? Пили по-прежнему не было видно. Из-за наручников приходилось сидеть наклонясь вперед. На заднее сиденье втиснулись два гестаповца, по одному с каждой стороны. Из отъезжавшей машины он видел, как некоторые из стариков уже бредут к своим домам, к успокаивающему мерцанию телевизионных экранов.

Его везли в северном направлении мимо праздничного потока машин по Саарландштрассе, потом свернули к востоку, на Принц-Альбрехтштрассе. Проехав мимо главного входа штаб-квартиры гестапо, кавалькада круто повернула направо и через высокие тюремные ворота попала на вымощенный кирпичом двор позади здания.

Марша вытащили из машины и через низкую входную дверь поволокли вниз по крутым бетонным ступеням. Потом каблуки заскребли по полу сводчатого коридора. Дверь, камера и тишина.

Они оставили его в одиночестве, чтобы заработало воображение, – обычный прием. Очень хорошо. Он подполз к углу и оперся головой о сырой кирпич. Каждая минута была лишней минутой в пользу Шарли. При мысли о Пили, о всей лжи он стиснул кулаки.

Камеру освещала слабая лампочка над дверью, тоже заключенная в ржавую металлическую клетку. Марш взглянул на запястье – ставший ненужным рефлекс, потому что часы у него отобрали. Теперь она, наверное, недалеко от Нюрнберга. Он попытался воссоздать в памяти образы готических шпилей – церкви Лореннкирхе, Зебальдускирхе, Якобкирхе…

Болели все его члены, каждая частичка его тела, которой он мог дать название, а ведь поработали они над ним не более пяти минут. К тому же не оставили ни следа на лице. Ничего не скажешь – попал в руки профессионалов. Он было рассмеялся, но тут же скорчился от боли в ребрах.

Его провели по коридору в помещение для допросов: выбеленные известью стены, массивный дубовый стол, по стулу с каждой стороны; в углу железная печка. Глобуса не было, хозяйничал Кребс. Наручники сняли. Снова обычный прием – сперва крутой фараон, потом помягче. Кребс даже пытался шутить:

– В обычных условиях мы взяли бы и сына и попробовали бы припугнуть, чтобы вы побыстрее одумались. Но в случае с вами это привело бы к обратному результату. – Полицейский юмор! Откинувшись на стуле и улыбаясь, он затачивал карандаш. – Как бы то ни было, замечательный парнишка.

– «Замечательный» – это по-вашему. – Когда его били. Марш прикусил язык и теперь говорил так, словно провел неделю в кресле зубного врача.

– Вчера вечером вашей бывшей жене дали номерок телефона, – заметил Кребс. – На всякий случай. Парнишка его запомнил. Увидев вас, сразу же позвонил. У него ваши мозги, Марш. Ваша расторопность. Можете гордиться.

– В данный момент я действительно испытываю сильные чувства к своему сыну.

«Валяй, – думал он, – давай поболтаем. Еще одна минута – лишний километр».

Но Кребс уже перешел к сути, листая страницы толстого досье.