Фатерланд - Страница 34

– Вы говорите, словно политик, – все, что ему удалось придумать. Она даже не затруднилась ответить.

Он снова взглянул на человека на экране. Кеннеди старался создать образ полного энергии молодого человека, несмотря на очки и лысеющую голову.

– Он победит? – спросил Марш.

Журналистка промолчала. На мгновение ему подумалось, что она решила с ним не разговаривать. Потом она заговорила:

– Теперь победит. Для своих семидесяти пяти он в хорошей форме, согласны?

– Пожалуй.

Марш, в метре от окна, с сигаретой в зубах, попеременно поглядывал то на экран, то на площадь. Машины проезжали редко, люди возвращались с ужина или из кино. У статуи Тодта стояла, взявшись за руки, парочка. Трудно сказать, они могли быть и из гестапо.

Миллионы евреев, исчезнувших во время войны…

Ему грозил военный трибунал за один только разговор с нею. Однако её голова представляла собой сокровищницу, полную самых неожиданных вещей, которые для неё ничего не значили, а для него были на вес золота. Если бы он мог как-нибудь преодолеть её яростное негодование, пробиться сквозь дебри пропаганды…

Нет. Смехотворная мысль. У него и без того достаточно проблем.

На экране появилась серьезная блондинка – диктор, позади неё заставка с портретами Кеннеди и фюрера и всего одним словом: «Разрядка».

Шарлет Мэгуайр плеснула себе в стакан виски из шкафчика с напитками Штукарта. Подняла его перед телевизором в шутовском приветствии:

– За Джозефа П. Кеннеди, президента Соединенных Штатов – умиротворителя, антисемита, гангстера и сукина сына. Чтоб ему гореть в аду!

Часы на площади пробили половину одиннадцатого, без четверти одиннадцать, одиннадцать.

Она спросила:

– Может быть, ваш приятель передумал?

Марш отрицательно покачал головой:

– Приедет.

Вскоре за окном появилась потрепанная «шкода». Она медленно объехала вокруг площади, потом проскочила дальше и остановилась на противоположной от дома стороне. Из машины вышли Макс Йегер и маленький человечек в поношенной спортивной куртке и мягкой шляпе с докторским саквояжем в руках. Он украдкой глянул на четвертый этаж и шагнул назад, но Йегер ухватил его за руку и потащил к подъезду.

В тишине квартиры раздался звонок.

– Было бы очень хорошо, – сказал Марш, – если бы вы помолчали.

Она пожала плечами.

– Как вам угодно.

Он вышел в прихожую и поднял переговорную трубку.

– Алло, Макс.

Марш открыл дверь. На площадке никого не было. Спустя минуту тихий звонок возвестил о прибытии лифта и появился маленький человечек. Не произнося ни слова, он торопливо прошел в прихожую Штукарта. Ему было за пятьдесят. Йегер шел следом.

Увидев, что Марш не один, человечек забился в угол.

– Кто эта женщина? – испуганно спросил он у Йегера. – Вы ничего не говорили о женщине. Кто эта женщина?

– Заткнись, Вилли, – проворчал Макс, легонько подталкивая его в гостиную.

Марш сказал:

– Не обращай на неё внимания, Вилли. Посмотри сюда.

Он включил лампу, направив её вверх.

Вилли Штифель с первого взгляда определил конструкцию сейфа.

– Английский, – констатировал он. – Стенки полтора сантиметра, высокопрочная сталь. Тонкий механизм. Набор из восьми цифр. Если повезет, из шести. – Он обратился к Маршу. – Умоляю вас, герр штурмбаннфюрер. В следующий раз меня ждет гильотина.

– И на этот раз тебя ждет гильотина, – ответил Йегер, – если ты не займешься делом.

– Пятнадцать минут, герр штурмбаннфюрер. И потом меня здесь нет. Хорошо?

Марш кивнул.

– Хорошо.

Штифель в последний раз нервно взглянул на женщину. Потом снял шляпу и куртку, открыл саквояж, вынул оттуда пару тонких резиновых перчаток и стетоскоп.

Марш подвел Йегера к окну и спросил шепотом:

– Долго пришлось уламывать?

– А как ты думаешь? В конце концов пришлось ему напомнить, что на нем все ещё сорок вторая статья. И до него дошло.

Статья сорок вторая имперского уголовного кодекса гласила: все «закоренелые преступники и нарушители морали» могут быть арестованы по подозрению, что они могут совершить преступление. Национал-социализм учил, что преступность в человеке в крови – нечто врожденное, подобно белокурым волосам или таланту к музыке. Таким образом, приговор определялся характером преступника, а не самим преступлением. Грабителя, укравшего после драки несколько марок, могли приговорить к смерти на том основании, что он «проявил склонность к преступлению, настолько укоренившуюся, что это исключает для него возможность стать полезным членом общества». А на следующий день в том же суде добропорядочного члена партии, застрелившего жену за обидное замечание, могли лишь призвать к соблюдению общественного порядка.

Штифелю совсем не светил ещё один арест. Совсем недавно он отбыл девять лет в Шпандау за ограбление банка. У него не было другого выбора, кроме как сотрудничать с полицией, к чему бы его ни обязывали – быть осведомителем, агентом-провокатором или взломщиком сейфов. Теперь он держал часовую мастерскую в Веддинге и божился, что со старым завязал. Глядя на него сейчас, трудно было этому поверить. Он приложил стетоскоп к дверце сейфа и стал поворачивать диск, цифру за цифрой. Закрыв глаза, он слушал щелчки тумблеров замка, попадающих в свои гнезда.

– Давай, Вилли, – потирая руки, подбадривал Марш. От напряженного ожидания у него затекли пальцы.

– Черт возьми, – прошептал Йегер, – надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.